Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль
Штабс—капитан не каждый день, но бывало, ходил здесь. Все таки и ближе, и быстрее, нежели обходить улицу до следующего проспекта, чтобы возвращаться по параллельной улице. Сегодня он шел спокойно, не озираясь украдкой по сторонам. Да и кого бояться, рассудил он. И не заметил, как на некотором расстоянии следовал высокий господин в черном пальто с поднятым воротником и в шапке, натянутой по самые брови, и старался тот господин по большей части идти в тени домов, чтобы поменьше мелькать на освещенных фонарями улицах.
Господин шел давно, еще с Петербургской стороны, все подгадывал место, где можно напасть на Орлова. Он не думал убивать Василия Михайловича, но ежели придется, то рука не дрогнет. Слишком близко подобрался этот агент. Крутится рядом не с проста, то ли что—то знает, то ли начинает догадываться, поэтому стоит немножко ход следствия направить в другую сторону. Можно было застрелить, мороки меньше, но шум от выстрела господину не к чему. Могут выскочить люди и. не дай Бог, заметят его или еще хуже того, схватят.
Штабс—капитан шел, не подозревая о нависшем над ним, до дома оставалось саженей десять – пятнадцать, когда он скорее почувствовал, чем услышал, как что—то сзади происходит. Обернулся и в тот же миг ощутил, как за воротник кто—то схватил и резко потянул на себя. Василий Михайлович еще с юнкерских времен знал, что во второй руке нападавшего может находиться нож, на который он может напороться, как рыба на крючок. Поэтому выставил вперед руку и ощутил, как холодное лезвие вонзается в левую руку пониже локтя, но мгновенно становится горячим, словно ледяной стержень накалился до красна и мокрое побежало по руке. Не сразу сообразил, что собственная кровь льется чуть ли не ручьем, тяжелеет рука, намокший рукав тянет вниз. Орлов закусил губу и, превозмогая боль, не отпрянул, а повернул руку так, что нападавший лишился оружия. Правой штабс—капитан схватился за шарф и сорвал его с шеи господина, в темноте он не видел лица, а только шумное дыхание. Нападавший собрал силы и двумя руками толкнул Василия Михайловича в грудь, Орлов не удержался и рухнул на спину, только услышал удаляющиеся скрипучие по неубранному снегу шаги. Спустя минуту – две штабс—капитан сообразил, что надо бы подать сигнал свистком, но было поздно. Нападавший мог давно пробежать и на Малый, и на Средний, и его уже не поймать.
Штабс—капитан, опираясь на правую руку, поднялся на ноги. Боль была нестерпимой, но он не стал вытаскивать торчащий из руки нож, а пошел в сторону дома.
Приглашенный доктор явился через несколько минут, благо проживал по соседству.
– Что ж вы так, голубчик, – все время повторял, пока обрабатывал рану. – разве ж так можно. Хорошо. что нож прошел между локтевой и лучевой костями, к вашему счастью ничего не задето.
– Долго будет заживать?
– Вам бы пару дней покоя, но я вижу определенное нетерпение и вы уже завтра начнете ловить своих преступников, только прошу вас осторожнее с рукой. Не слишком уж усердствуйте…
Следующим утром Василий Михайлович взял извозчика, хотя до сыскного отделения было не так уж и далеко. Не стал вешать руку на перевязь, посчитал, что бывшему боевому офицеру не к лицу выставлять рану, полученную при таких обстоятельствах, на показ. Чувствовал себя штабс—капитан несмышленым кадетом, которому дали за провинность «березовой каши».
Путилин сидел за столом, словно и не уходил со вчерашнего дня, что—то сосредоточено писал.
– Иван Дмитрич, разрешите?
– Пожалуйста, – начальник сыскной полиции оторвался от бумаг, словно от ядовитых змей, – с чем сегодня пожаловали, милейший.
– Все с тем же, застряло дело, как в болоте. Не вижу, откровенно, просвета.
– Бывает, – Путилин тяжело вздохнул и снова добавил, – бывает. Что это вы за руку держитесь, Василий Михайлович? Ушибли?
– Не совсем.
– Рассказывайте, что стряслось?
И штабс—капитан рассказал кратко о вчерашнем происшествии возле родного дома.
– Что вы сразу с этого случая не начали?
– Может просто, незадачливый грабитель.
– Василий Михайлович, голубчик, сколько раз я говорил, докладывать обо всех случаях подобного рода?
– Иван Дмитрич…
– Сорок пять лет уже, как Иван Дмитрич, – Путилин поднялся из—за стола, штабс—капитан тоже хотел встать, но начальник сыска положил руку на плечо, – каждый подобный случай в первую очередь, камень в наш огород.
– Иван Дмитрич, мне показалось, что данное происшествие не связано с расследуемым делом.
– Сомневаюсь, подумайте сами, Василий Михайлович, если бы этот человек хотел вас ограбить, то действовал бы иначе. Вы не хлипкого сложения и можете дать отпор, поэтому излюбленное оружие у таких преступников – дубинка, палица. Удар по голове и ваши карманы в его распоряжении.
– Это так, но…
– Далее, зачем ему пытаться вас зарезать? Вы не задавали себе сего вопроса?
– Может, он хотел испугать?
– Испугать? – засмеялся Иван Дмитриевич, – в темноте, когда как вы говорите. Хоть глаз выколи?
– Я не прав.
– Из сего следует, что действо намеренное. Если бы не ваша счастливая, да, да, счастливая, я не берусь судить, чтобы с вами стряслось.
Василий Михайлович молчал.
– Теперь вспоминайте, кому вы могли перейти дорогу. Что он решился на столь крайнюю меру – убийство. Да, да, именно убийство.
– Кроме дела на Курляндской, ничего стоящего.
– Вспоминайте, Василий Михайлович.
– Нет, Иван Дмитрич, только Курляндская.
– А там что?
– Занимаюсь пока трактиром «Ямбург», пытаюсь разобраться в отношениях.
– И удачно?
– Не совсем, – признался штабс—капитан.
– Докладывайте.
– Не вижу я картины.
– Давайте разберемся вместе.
– По слухам, Мария Ильешова и Степан Иволгин давно являются любовниками, но самого слуха подтвердить пока или опровергнуть не могу.
– Хорошо. Но кто принес вам его?
– Местный околоточный Синицын.
– Ну, – улыбнулся Путилин, – эта братия знает, что говорит.
– Но кроме слов околоточного ничего нет, я начал проверять.
– Следили за ними.
– Не успел, но думаю, если они умны, то ни в коей мере отношения на показ выставлять не будут, а времени может утечь много.
– Хорошо, поставьте агентов.
Василий Михайлович достал из кармана нож и шарф.
– Это мне досталось от незадачливого грабителя или не столь удачного убийцы.
Иван Дмитрич взял со стола нож, посмотрел со всех сторон. Обычный нож с деревянной ручкой, никаких царапин, словно им не пользовались, а приобрели с вполне определенной целью.
– Да, такие в любой лавке продаются, здесь тупик, хотя проверьте. Пользуются такими в трактире и не покупали ли они недавно.
– Проверю.
– А вот шарф – вещь приметная. Даже ежели и встречается на многих, но стоит учесть наших участников этого спектакля под названием – убийство. Значит, кажется мне, вы встревожили убийцу и он посчитал, что сыскное отделение на верном пути.
– В трактире?
– Вполне, может быть.
– Но там я разговаривал только с Ильешовой и Иволгиным.
– Вам и карты в руки, вот их в первую очередь и проверяйте.
– Сомневаюсь в их причастности, Иван Дмитрич. При том разговор мог быть подслушан.
– Возникает вопрос – кем и неужели вы были столь неосмотрительны?
– Не думаю.
– Василий Михайлович, вы становитесь сродни Жукову, только тот в обратную сторону уперся в человека и видит в нем преступника. Вы сперва убедитесь в их непричастности, а уж потом столь категорично заявляйте.
– Виноват.
– Полно вам, Василий Михайлович, одним делом заняты и помогать должно друг другу.
Глава тридцать третья. Иван Дмитриевич наносит визит…
После разговора с Василием Михайловичем Путилин распорядился дежурному чиновнику, чтобы приготовили кибитку для поездки к Сергею Евграфовичу Задонскому.
Иван Дмитриевич не стал откладывать встречу, тем более, что интересующий господин находился, по докладам агентов, в городе. Хотя и тянулось дело об убиении отставного поручика Прекрестенского на целых три года, но хотелось завершить. Преступник обитает в городе, никуда не это время не уехал, надо было довести до конца.
Дом господина Глазунова, в котором снимал квартиру Задонский, фасадами выходил и на Большую Мещанскую, недавно переименованную в Казанскую, но так и сохранившую до сего времени у обывателей старое название, и на Зимин переулок.
Четырехэтажное здание голубого цвета выделялось их серых петербургских своей нарядностью и большими окнами, с какой—то удалью смотревшими на проходящий народ. Квартиры были недешевы даже по столичным меркам, но Сергей Евграфович мог себе позволить такую блажь. Жил он с женой Серафимой Петровной, женщиной около тридцати лет, которая только и знала о муже, что он присяжный поверенный. Детей им Бог не дал, видимо, за грехи господина Задонского, который собственно и не стремился обрести наследников.
